Dominique Sherwood
Имя: Liam Greengrass
Возраст: 30 и старше.
Чистота Крови: Чистокровен до омерзенияСторона: Пожиратели смерти, а как же иначе.
Занятость: Неофициально – организатор магических дуэлей и боев оборотней. Официально занимает какую-то высокую должность в Международной конфедерации магов.ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ
- У таких, как ты, мой свет, все в жизни идет по плану и там нет места таким, как я…Ты смеешься. Звонко. Заразительно. У тебя фрак, небрежно брошенный на спинку стула и куртка из драконьей кожи поверх рубашки, стоимость которой покрыла бы бюджет какой-нибудь маленькой африканской страны. У тебя ночь, покерный стол, увесистый кошель с деньгами и уверенное: «Даже если тыв конечном итоге проиграешь, я все равно поставлю на тебя, Бернард». И приподнятая насмешливо бровь. У тебя улыбка – от которой по моей спине бежит предательский холодок и ямочка на правой щеке удивительно трогательная. Должность в министерстве высокая и кофе в тонкой фарфоровой чашке, с ломтиком лимона и ложкой сахара. Газета по утрам и вечно стучащиеся в окно совы. У тебя секретарша – наивная дурочка. Ты, говорят, с ней спишь. И не только с ней, наверное. Я делаю вид, что меня это абсолютно не тревожит, но ревную на самом деле, хоть и не имею на это права. У тебя на столе - идеальный порядок и канцелярские папки с делами, за которые тебе платят большие деньги. А еще вера в «чистоту крови и величие избранных».
Таких, как мы.
У тебя голос чуть хриплый: - Глянь, это должно быть тебе интересно, - а я вздрагиваю от того, что ты снова подкрался незаметно, словно кот или апокалипсис. Ты закрываешь окно и присаживаешься прямо на краешек стола, и целуешь куда-то в шею. Кажется, тебе абсолютно наплевать на правила приличия. И все умные, давно заготовленные слова у меня отчего-то теряются. Ты смотришь на меня изучающее - долго, и под твоим взглядом я, в который раз, предательски краснею, словно вчерашняя школьница…
Ты куришь, не вставая с постели. Пепел летит прямо на светлый ковер. От тебя пахнет ветром и морем. Ты декламируешь на память стихи, и ничего не говоришь, когда мое обручальное кольцо на тонкой цепочке бьется тебе о скулу… Ты укрываешь меня одеялом, и мне почему-то делается так благостно, спокойно и хорошо…
Ты гордишься мной – наверняка, хотя твое: «Ты можешь гораздо лучше, Геллер» доводит меня почти до бешенства…Ты закрываешь мне глаза ладонями, и я иду за тобой, словно ты мне и поводырь и пастырь мой. Лилия изначально – больше твое детище, нежели мое, но ты всегда делаешь удивительные вещи. Или даешь право выбора, где и выбора то особо нет…И наливаешь в стакан виски на два пальца, открывая мне иную сторону и жизни и политики. Как говорят: Welcome to the real world, baby. И щедро платишь за молчание. Как там? Авансом тем, в кого верим?
Ты улыбаешься в камеру, и говоришь, что тебе все равно, что там о нас в свете болтают или будут болтать, ты просчитываешь каждый свой шаг, и наверняка только со мной так облажался… Иногда ты спрашиваешь, почему мы не встретились раньше, а я ничего не могу ответить, и прячу лицо у тебя на груди. Ты ведешь разговоры о политике, пьешь коньяк, и мастерски играешь роль "лучшего друга семьи" а я уже не удивляюсь тому, какая ты на самом деле сволочь...
- Ты должен жениться, мой свет….
У тебя проливной дождь и нет зонта. У меня – закрытая дверь и дежурная улыбка…
У тебя свадьба. И невеста – ну сущий ангел. И запонки изумрудные в петлицах. И история уже «не про нас». И губы – сладкие, как черешня в саду где-нибудь под солнцем юга. И глаза – говорящие лучше любых слов. И счастье – наверное, будет когда-нибудь. По крайней мере, мне бы этого очень хотелось.ВЗАИМООТНОШЕНИЯ
Наша история давно в прошлом, но несмотря на это мы остались лучшими друзьями и даже вместе работаем на темном поприще зла и порока. Ты тот, кто оказал огромное влияние на меня, как на личность, и подобно Пигмалиону слепил из несуразной девчонки себе Галатею. Мы можем не видеться неделями, но я знаю, что если ты мне будешь нужен, то ты придешь. So do I.
ДОПОЛНИТЕЛЬНО
внешность, род занятий - все это можете смело менять. Мне важно, чтобы вы комфортно себя ощущали в этом одеянии. Мне хочется играть дружбу, мне хочется играть драму и веселье, мне хочется видеть вас...ПРОБНЫЙ ПОСТЧистокровные мужчины поступают со своими женщинами крайне милосердно: могут сломать жизнь, но отчего-то чаще всего, лишь разбивают хрустальные сердца чужих принцесс, часто попросту навязанных в дымном ритуальном бреду. Странно, но все отцы семейств были заядлыми игроками: сколько раз Эфа наблюдала за тем, как ее отец играет с братом в шахматы. Недовольно хмурится, потирает в предвкушении ладони, сдвигая на очередной квадратик свою королеву или ферзя. Шахматы вообще очень аристократический вид время препровождения, и даже не потому, что умение расставлять фигурки на доске является своеобразной данью моде и времени, сколько из-за того, что доска с фигурками служит сильнейшим мира сего прекрасным тренировочным полигоном, для оттачивания навыков тактики, и разминкой перед важными жизненными совершениями. Весьма вероятно, что допустив в игре три раза одну и ту же ошибку, на четвертый раз, в жизни, ее уже обойдешь стороною, просто потому, что иначе эта самая жизнь долбанет тебя гаечным ключом прямо по темечку. Больно. Ну а как ты хотел: показывали же, учили, наставляли, тыкали носом в лужу, словно слепого котенка, а тут раз- и сам дурак. И они стараются, изо всех своих мальчишеских сил, не допускать ошибок, бежать только вперед, и расшвыривать на своем пути и преграды и конкурентов, а то вдруг на финише скажут: «нет, малыш, ты не был крут, увы». Вся эта болезненная подчиненность жизни какому-то внутреннему, неосознанному мерилу, особенно бьет по находящимся рядом - как пули через решето, несомненно, во избежание нарушения баланса. Где-то прибыло, значит, и убавить надо, для лучшего счета. Как правило, подобные семьи избавлялись от того, что только мешало: от чувства любви и привязанности, что делает человека если не слабым, то как-то по особенному уязвимым, ибо в пучине огня, войны и дичайшей боли, такой индивид нет-нет, а оглянется назад, на тех, кто стоит за его спиной. Как они там, родные? Не занесло ли их, не задело? Что при этом чувствуют те, вторые, уворачиваясь от языков пламени и тонкой плети, что каждый раз больно хлещет у самого лица, никто обычно не задумывается, и если бы Эфа была воспитана чуть хуже, то сейчас наверняка помянула бы старшего Флинта непечатным словом, но только лишь удивленно приподняла бровь. Ее могли считать какой угодно: потерявшей всякий стыд, ибо неизвестно где пропадала почти три года, корыстной – еще бы, затащила под венец одного из самых богатых холостяков Германии, другие же – откровенно глупой, раз не сумела изобрести способ этого брака избежать, недальновидной, распущенной и недостойной высокого звания леди, но, pardone, никак не мертвой. – Надеюсь, что тот знаменательный момент, когда тебе придется ронять скупые мужские слезы возле моего гроба наступит очень и очень не скоро. Впрочем, дела давно минувших лет сейчас вряд ли имеют какое-либо значение.
Всякое прошлое похоже на коробку образцов или папку с листками папиросной бумаги, на которых карандашом нанесены рисунки. Рисунок "счастье", рисунок "жертва", рисунок "любовь", "горе", "ловушка", "шанс". Обычно это удобно: если не очень ясно, что происходит, открываешь архив, ищешь кальку с похожей картинкой, накладываешь на сегодняшнюю ситуацию, и много становится понятным. Иногда это называется опыт, иногда косность или ещё как-то обидно - потому что человек остаётся в пределах собственных схем и стандартов. Их совместное, истаевшее в отравленный полынью воздух, неслучившееся прошлое должно остаться лишь наброском – штрихами темного угля на белых тонких листах бумаги и ничем иным…
Она возвращает ему взгляд, долгий, внимательный, словно тот, первый, в утро рождества, хотя могла смотреть куда угодно – в шею, в ключицы, на ворот рубашки, но не в лицо, и все-таки отводит взгляд, выуживает из ридикюля портсигар и прикуривает от палочки - оранжевый огонек пламени на конце сигареты в полумраке кабинетных сумерек искрится, словно светлячок, – кажется, можно закрыть глаза, и представить, что ты совсем не здесь, а четыре стены, ветер с улицы, что легко колышет тонкие шторы, и все происходящее – лишь искусно сотканная тонкими лапками паука иллюзия. Но секундный мираж рассеивается, возвращая Эфрожину в мир яви, не то прошедшей, не то уже наступающей, незримой поступью призрачной волчицы по ковру из падающих звезд… - Мсье Геллер изволил преставиться вчера ближе к полуночи, и оставить меня вдовой. – Ведьма поправляет выпавший из прически локон – жест не то сомнения, не то неопределенной обреченности прóклятых – любопытство губит кошек. А они погибают не от ранений, болезней или несчастного случая, а потому, что сталкиваются могучие силы и летят осколки. В них – гибель, она смотрит долгим, небывало долгим, глубинным взглядом, превращающим век жизни магов в застывшую картинку, где до безобразия ясно проступает тоскливое иносказание. -Так что можно сказать, что хоронить мы будем мое прошлое. Как думаешь, это стоит того, чтобы оставить здесь пару десятков тысяч золотых монет?
Ей до отчаянья, до дрожи хотелось верить, что вот он – последний ее Рубикон, за которым дышать станет легко, а жить – привольно и радостно, Таково уж мировое естество – необходимо верить в то, что все обязательно будет хорошо, а иначе… иначе и жить-то незачем… Может быть, счётчик жизни и вовсе намертво прикручен к радости, да не к чужой, а к своей собственной. Не радуешься – не живёшь, долго не радуешься – умер. Тогда, правда, у многих исчезает гордость жертвы, весь смысл которой – жить без радости в пользу другого. Тогда получается, любая особь – вроде цветка, который увидят, если расцвёл, а если сгнил ради кого-нибудь - нет, не так. Впрочем, можно исчислять в чём вздумается, хоть в попугаях, взвесить свою жизнь так, чтобы она оказалось золотом или золой, а уж если хватит ума не лезть с той же системой мер к другим, всё, можно сказаться мудрецом. Всё равно потом окажется, что там считают в зелёных шишках, жемчужинах, оргазмах или в слезах. Поэтому Эфа просто хотела жить долго, и радоваться сиюминутно, вот и всё. Там сами оценят, а она старалась побыть здесь, пока возможно, чтобы какой-нибудь смысл успел набраться, как дождевая вода в бочку – и ночью в ней будут отражаться звёзды...
